Шутка с ядом пополам - Страница 25

И беседа плавно перешла на научные темы — как оно обычно и случалось.

Талызин между тем, постояв немного в сомнениях у лабораторной двери, постучался и, не услышав ответа, вошел. Кристинка, слава богу, уже не плакала, однако узнать ее было нелегко — нос распух, лицо в пятнах, длинные волосы колтуном. Это ж надо — выкраситься в подобный цвет! Нет, часть головы нормальная, каштановая, зато часть — бордовая и сверкает. Наверное, жутко модно, иначе вряд ли кто-то добровольно так бы себя изуродовал.

Но в целом Кристинка показалась Игорю Витальевичу куда симпатичнее, чем на фотографии. На фотографии она напоминала тех странных девиц, которые писклявыми голосами поют в телевизионных клипах, а сейчас — обычную хорошую девочку. Наверное, дело в отсутствии косметики?

— Добрый вечер, Кристина. Меня зовут Игорь Витальевич, я следователь прокуратуры. Выясняю обстоятельства смерти Владимира Дмитриевича.

Кристина подняла голову и посмотрела на следователя — или сквозь следователя — усталым равнодушным взглядом, не проронив ни звука. Талызин понял — чтобы пробиться к ней, нужен мощный, решительный удар.

Поэтому без обиняков сообщил:

— Я пытаюсь понять, самоубийство это или убийство.

— Гуревич уверен, что убийство.

Голос девушки звучал хрипло и не выражал ни малейших эмоций. Будто она говорила в сомнамбулическом сне.

— А вы?

— Не знаю. Какая разница?

— Убийца должен быть наказан.

— Что это изменит?

— Это будет справедливо, — удивленно заметил следователь.

— А справедливости на свете нет, — словно цитируя всем известный физический закон, произнесла собеседница.

— Ее не будет, если мы сами о ней не позаботимся.

— Мы? Глупо. Мы ведь просто люди.

— Тем не менее мы многое можем.

Разговор свернул в совершенно ненужную плоскость, и при том Талызин поразился собственной горячности. Ему почему-то очень хотелось убедить эту девчонку, что человек — не муравей какой-то, что человек… да, черт возьми, это слово действительно звучит гордо! Однако спящая красавица не реагировала. Похоже, все на свете было ей глубоко безразлично.

— Вы ведь хорошо знали Владимира Дмитриевича, Кристина?

— Не уверена. Я с ним трахалась, вот и все.

Талызин смущенно откашлялся — зато девице как с гуся вода. Трахалась она, видите ли, но толком не знала, с кем! Ладно, мы тоже не в Смольном институте воспитывались!

— И как? Он что, очень в сексуальном плане хорош?

— Ему было пятьдесят. Конечно, мощной потенции ждать не приходилось. Но меня устраивало. Он нежный.

Игорь Витальевич и сам был не рад, что задал такой вопрос. Вообще-то, он предпочитал не затрагивать подобные темы, тем более, при юных девицах, поэтому быстро перешел к другому.

— Когда на дне рождения он заговорил о самоубийстве, вы поверили?

— Да. Все нормальные люди поверили.

— А что, были ненормальные?

— Лазарева.

Талызин изумленно уточнил:

— Лазарева, по-вашему, ненормальная?

— Она же старая дева, — меланхолически пояснила спящая красавица. — Ей тридцать пять, и она никогда не была замужем.

— Ну и что?

— Все старые девы сходят с ума. Лазарева — садистка и завистливая стерва. Если бы я до таких лет не нашла себе мужчины, то умерла бы.

— А что, жизнь без мужчины настолько никуда не годная?

— Нет. Просто лучше умереть, чем стать похожей на нее.

Следователь только крякнул. Столь серьезное утверждение было произнесено совершенно монотонно — простая констатация факта.

— Лазарева что, чем-то вас обидела?

— Она не может обидеть. Ее никто не принимает в расчет. Над ней только смеются.

Талызин почувствовал себя неловко. Марине было бы не слишком приятно знать, что он обсуждал ее в этаком ключе. Да и вообще, при чем тут Марина? Ах, да…

— Так Лазарева не поверила словам Бекетова о самоубийстве?

— Может, и поверила, но не расстроилась. Она бы и сама с удовольствием его убила.

— Да? А по какой причине?

— Она садистка и завистливая стерва, — без эмоций повторила Кристина. — Она ему завидовала.

— В чем?

— Во всем. Он гений, а она как ученый полный ноль. Он пользуется успехом у женщин, а ее мужчины не замечают. Его уважают, а над ней смеются.

— И как по-вашему, она могла прихватить пузырек и назавтра подлить яд Бекетову? Прийти к нему в гости и…

— Конечно. Они знакомы много лет. Он бы ее впустил. А Анны Николаевны дома не было.

— Хотя по большому счету, причины для убийства были скорее у нее, — предположил Талызин.

— У Анны Николаевны? Какие же?

— Извините за откровенность — ваши отношения с ее мужем.

— А он ей не был мужем.

— Тем более!

— Она его любит, — вдруг произнесла девушка. Впервые в ее голосе послышались живые ноты.

— Так, по-вашему, она могла бы совершить убийство или нет?

— Понятия не имею. Я с нею почти не знакома.

— Но вы с Бекетовым говорили о ней?

— Володя относился к ней, как к матери своего сына. Поэтому с ней и жил. Она это сразу знала и не могла рассчитывать на его любовь.

— Значит, она это знала? — осведомился Талызин.

— Конечно. Он был честным и ничего не скрывал. Я была не против, что он с ней живет. Главное, что его любовь принадлежала мне.

Кажется, в точности так в рассказе Марины обрисовывал чувства девочки Бекетов. Но надеялся, что заявление о самоубийстве изменит ситуацию, а, судя по всему, в женщинах этот тип разбирался неплохо. Поэтому Талызин, хорошенько вспомнив слова Марины, спросил: